Имперский ПЕТЕРБУРГ и зимние праздники

На изломе декабря-января мы успеваем привыкнуть к свету, к иллюминации: избыточными нам мнятся все эти оливье и катания на коньках. Одновременно кажется, что приметы и бытовые традиции, связанные с зимними выходными, – незыблемые, устоявшиеся, древние. И неправильно кажется.
Действительно, елка пыталась стать символом новогодних праздников и пробраться в Россию вместе с Петром Великим, проводником европейских преобразований. Но тогда, в XVIII веке, она оставалась лишь уличным украшением хоромин и дворов. Да и не очень прижилась зеленая красавица в России в качестве праздничного древа, а не символа печали.
Только питейные заведения остались верны заветам царя Петра – и елка стала символом мест, где можно вдоволь пображничать. «Пойти под елку», «сходить к Ивану Елкину» – эти обороты намекали на хмельное веселье.
Триумфальное возвращение ели уже как рождественского, а не как новогоднего символа произошло почти столетие спустя, в начале XIX века. Так уж повелось, что мужчины императорского дома Романовых брали в жены немецких принцесс. А на германской земле елочка, украшенная сластями, давно была в обиходе.
Петербургские кондитеры наперебой состязались в рекламных предложениях. У «Доминика» (Невский пр., 24), у «Пфейфера» (на этом месте сейчас красуется Дом Мертенса), у «Вольфа и Беранже» (Невский пр., 18) можно было купить деревья, уже украшенные конфетами, золочеными орехами, яблоками и пряниками.
Но не одни сладости позволяли достойно пережить самое темное время года. Лощеная столичная публика посещала рай гурмана – ресторан «Кюба», который располагался на втором этаже дома по Большой Морской, 16. Среди гвардейских офицеров и артистической богемы был моден «Донон» на Мойке, 24.
Театральные премьеры, святочные балы и салонные вечера для благородных господ дополнялись уличными народными гуляньями. Балаганы появлялись на центральных площадях, Нева превращалась в главную улицу города, где вырастали катальные (еще их называли скатные) горки. Подобные горки возводились и на Царицыном лугу (Марсово поле). Высота у этих аттракционов доходила до 20 м, так что для скоростного спуска необходимо было обладать смелостью и силой духа. По невскому льду рассекали извозчики-лихачи, состязавшиеся в скорости, удали и задоре. Конные бега позднее переросли во вполне официальные рысистые состязания, которые стали проводиться в феврале и марте.
«Нет ничего более веселого и своеобразного, чем зимние сцены на Неве, – писали про святочные забавы петербуржцев конца XVIII века иностранные путешественники. – Едва ли проходил день без того, чтобы поутру не прогуляться и не проехаться по Неве на санях. Множество экипажей и саней и бесчисленные пешеходы, непрерывно пересекающие ее, создают впечатление бесконечного потока. Лед также усеян разрозненными и собравшимися группами людей, и каждый занят по вкусу кто чем. В одной части находится несколько огороженных участков для катания на коньках. В другой части толпа наблюдает за тем, что называется санными гонками. Дорожка представляет собой вытянутый участок примерно в милю длиной. На ней имеются только одни сани, в которые впряжена пара лошадей. Искусство ездока состоит в том, чтобы заставить коренную лошадь бежать скорее, а другая втягивается в галоп».
Бытописатели старого Петербурга, как, впрочем, и газеты, упоминают еще и о таком развлечении, как катание на оленях. Северных оленей пригоняли самоеды (ненцы). Они располагались вместе со своими чумами на Неве и устраивали для столичных жителей экзотическое катание.
Все это яркое, кричащее, шуршащее оберточной бумагой, сверкающее потешными огнями действо, сопровождающееся гиканьем ямщиков и цоканьем копыт, в начале ХХ века кануло в небытие. Наступила совсем другая эпоха. Но это тема для нового рассказа.