Михаил КОЗЫРЕВ: «Найти своих и успокоиться»

– Мы с вами говорили накануне премьеры в Петербурге спектакля «МКАД», название которого выстроено из ваших с Алексом Дубасом инициалов. Как вы познакомились?
– Наши дороги с Алексом шли параллельно долгие годы: он делал радио в Риге и в какой-то момент стал самым популярным ведущим в Латвии, я делал радио в Москве. Он любил приглашать знаменитостей, для того чтобы они изображали в эфире не самих себя, а других людей: например, Евгений Гришковец представлялся Борисом Акуниным. Слушатели звонили ему с вопросами о Фандорине и о том, что он собирается написать еще, и они на полном серьезе, не раскрывая карт, рассуждали.
Другая умопомрачительная запись была, когда Илья Лагутенко в эфире был мальчиком Андрисом из Елгавы, который очень хорошо изображает Илью Лагутенко. Своим прекрасным мурлыкающим голосом он отвечал на вопросы Алекса типа: «Скажите, Андрис, когда вы раскрыли у себя дар имитатора?» Рассказывал, что у его дедушки была пасека, ему очень нравилось, как там жужжат пчелы, – «сейчас попробую изобразить». Дальше он начинал жужжать, это микшировали с записью роя пчел – было превосходно. Затем они включали минусовую фонограмму, и Лагутенко пел под Лагутенко – никто из слушателей не понимал, что это не мальчик Андрис из Елгавы.
Потом возникла традиция: на Новый год и летом мы снимали домик в Юрмале и замечательно проводили время с Алексом и его семьей. Юрмала – это вообще удивительное место: туда к нам всегда приезжали ребята из Brainstorm, Фекла Толстая, Вера Полозкова. Однажды мы отмечали там мой день рождения 5 августа, на котором брейнстормы исполняли песни на балконе нашего домика, вечером на закате, а Алекс подарил мне торт... в виде моей головы. А дальше Дубасу стало тесно в Латвии – и он решил перебраться в Москву.
– Как публика восприняла «МКАД»?
– Несколько лет назад мы играли его в театре Додина. У Алекса есть история про его приятеля, отца Сергия. Дубас рассказывает, как однажды он провел в доме этого священника крещенскую ночь, балансируя между иронией и божественным откровением, которое в конечном счете снизошло на моего друга. Рассказывает, как живет отец Сергий, какие прекрасные у него тайские домработницы, как он коллекционирует мощи святых – ездит по Европе, раздает пачки денег тамошним священнослужителям и забирает себе то палец Марии Египетской, то череп Святого Лаврентия. Вдруг кто-то орет в зале: «Кощунники! Безбожники! Это же надругательство над Господом нашим!» Где-то в десятом ряду встала пожилая тетя, орет – и уходит.
После спектакля большинство из наших друзей подходили и говорили: «Ребят, ну вот с этой старухой – это так круто! Надо ж было додуматься устроить такую провокацию». Никакие отговорки не прошли, все остались уверены, что это была подсадная утка.
– Вы испытываете волнение перед выходом на сцену? Или за годы прямого эфира научились бороться с этим?
– Я всегда испытываю мандраж. Часто повторяю себе, что когда он пропадет и наступит «я просто делаю свою работу» – тогда надо уходить. Мне никогда не удается с холодным носом выйти из-за кулис. Я 17 сезонов играю «День радио». Существует волшебный распечатанный текст, в котором маркером помечены мои реплики, я всегда за несколько минут до выхода его пролистываю, чтобы освежить. 17 лет подряд.

«Отцовство стало для меня приключением»

– Вы стали папой уже за сорок. Если бы была возможность все переиграть, сделали бы это раньше?
– Это произошло в тот момент, когда я понял, что девушка, с которой у меня был роман, будет самой замечательной мамой моих детей. Когда эта уверенность возникла, мы это и сделали.
Отцовство стало для меня увлекательнейшим приключением, фактически второй жизнью, дало новый смысл собственному пребыванию на этой земле, как бы высокопарно это ни звучало. Большего удовольствия, чем общаться с дочками, для меня сейчас нет.
– Мой опыт показывает, что из медийных пап дочери в основном веревки вьют.
– Нет, я строгий, я сторонник твердой линии поведения. У нас есть постоянная сложность с Лизаветой Михайловной – той из пары, которая блондинка: она существует в своем собственном абсолютном космосе, принцесса, оторванная от всего земного. Каждый выход из дома застопоривается в тот момент, когда она начинает выбирать игрушку, с которой хочет идти гулять. Зависает на пороге, когда один ботинок натянут, а второй еще нет, – и тут я и вмешиваюсь. Но поскольку я с ними очень много веселюсь, читаю книжки и играю в различные игры (они любят, когда я изображаю мультяшных героев или просто разговариваю голосами различных персонажей), девочки прощают мне эпизоды родительской назидательности. Максимальная угроза пока: «Лиза, ты остаешься дома одна». Это вроде действует. Я с ужасом думаю о временах, когда они предпримут неизбежный подростковый бунт. Что я буду делать, когда Лиза и Соня начнут бунтовать? Ответа пока нет, придется действовать по обстоятельствам.
– Что вы делаете, когда вам страшно?
– Очень непростой вопрос. Я отдал долг родине двухгодичной службой еще в Советской армии, служил в роте охраны танковой дивизии в городе Шадринске на границе с Казахстаном. Армия подсказала, что нужно идти навстречу страху, только если ты можешь адекватно оценить шансы на победу. Часто разум говорит, что стоит сделать шаг назад. Иногда, когда другого выхода нет, нужно лезть на рожон.
Есть еще гипотетический страх, моделирование ситуации, которая может случиться. Например, долгие годы я думаю о том, что будет, если мне в дверь вдруг постучится полиция. А так как я человек оппозиционных убеждений и никогда не голосовал за эту власть (и принимая во внимание то, что мы пережили на телеканале «Дождь», когда нас закрывали, выселяли, мы вещали из конспиративной квартиры), это не такая уж фантастика.
С появлением детей демонстрация мускулов отходит на второй план, в голове только семья, родные. Когда я моделирую страх такого рода, понимаю, что буду вести себя очень разумно, чтобы не усугубить ситуацию.

«Ничего круче я в жизни не испытывал!»

– Какие путешествия с «Клубом путешествий Михаила Кожухова» вам запомнились больше всего?
– Я с удовольствием катаюсь по свету, мы это делаем уже давно. И Дубас, и я – мы в клубе хедлайнеры. Два года назад я оказался на потрясающем фестивале Desert Trip в Калифорнии, когда в первый день выступали Боб Дилан и Rolling Stones, во второй – Пол Маккартни и The Who, а в третий – Нил Янг и Роджер Уотерс, который давал полностью всю «Стену». Американцы приезжают на фестиваль с раскладными стульчиками; женщины достали свои платья из шестидесятых – они как Дженис Джоплин со всеми этими фенечками; мужчины в ковбойских шляпах, жилетках и джинсах – такое ощущение, что у каждого за поясом Smith & Wesson 38-го калибра. Я впервые видел Боба Дилана, это произошло на следующий день после того, как ему вручили Нобелевскую премию по литературе. Он выходит, под звездным небом ему устраивают овацию. Кажется, сейчас-то он должен сказать пару слов о премии. А он садится на стул, звучат первые аккорды, играет 1 час 45 минут, говорит: Thank you, thank you, good night – и уходит. Трампа еще не выбрали, и в финале Роджер Уотерс запустил гигантскую 50-метровую надувную свинью, у которой на боку было написано Trump is pig.
А в Великобритании мы нашли квест – всем квестам квест! Утром сели на поезд, который ходит из Лондона в город Рединг. Поезд удивительно комфортный, а билет – с забронированным местом, хотя вообще-то это электричка. 45 минут пригородов, таких рабочих районов, еще 15 минут ходьбы от вокзала – и оказываешься в заброшенном здании с выбитыми стеклами, по которому гуляет ветер. Девушка, одетая в больничный халат, берет подписку о том, что компания не несет ответственности за наше состояние здоровья, просит оставить личные вещи в специальных коробках. Дальше нас выстраивают в линейку и говорят: «Это секретная лаборатория, здесь тестируют на людях различные образцы биологического оружия...» Вдруг – раз! – выключается свет, звучит сигнал тревоги. Вбегают люди в костюмах спецназа, гонят по коридорам в какой-то подвал, объясняют: произошла авария, главное сейчас – выбраться на крышу или каким-то образом покинуть здание. А так как в нем присутствуют зомби, основной объект исследований, всем раздают огнестрельное оружие. В каждом автомате только 15 патронов. И следующие три часа мы проводим, отстреливая реальных зомби, – ничего круче я в жизни не испытывал!
– Вы ездите с клубом в качестве души компании. Что это, по-вашему?
– Это человек, которому интересны люди. Я, слава богу, имею привилегию каждый день в эфире разговаривать как с самыми знаменитыми людьми современности, так и с людьми, мне неизвестными. И порой на подготовку дается всего пять-десять минут. Так вот, отправляясь в эти поездки, я ловлю себя на том, что могу залипнуть на несколько часов, общаясь с подростком, которому родители подарили первое путешествие на фестиваль Sziget: чтобы пройтись через его плейлист, понять, что слушают семнадцатилетние. Люди мне до сих пор интересны.

Барселона или Лондон?

– Вам исполнилось 51. Стали ли дороже ваши шляпы? И, к слову, сколько их у вас?
– Примерно штук десять. Гораздо больше бейсболок – под сотню. Наиболее дорогая для меня шляпа – подарок Дианы Арбениной, с маленьким символом «Ночных снайперов», красной птичкой. Диана вообще мой драгоценный друг, мы с ней в апреле отправились в плавание на борту барка «Крузенштерн», из Испании вокруг Европы, через Ла-Манш до Копенгагена.
Еще одна большая зеленая шляпа была мне подарена владельцем отеля в Грузии, когда я привез гостей на уникальный концерт, который дала для нас Нино Катамадзе. Ее гитарист Гоча Качеишвили всегда носит шляпы. В какой-то момент мы с Гочей зацепились языками, оба в головных уборах. Вышел хозяин гостиницы, ничего не говоря, ушел – и принес потрясающую огромную шляпу, больше всего напоминающую ту, что использовали в Хогвартсе, когда определяли, в Гриффиндор или Слизерин отправить новых студентов. «Братья, батоно, вы простите, она у меня одна». Гоче оказалась велика, а на меня села идеально.
– Никогда не думали перебраться за границу?
– Эта тема возникает в разговорах постоянно, в первую очередь в связи с образованием, которое хочется дать девочкам. Но я давно живу на этом свете и хорошо понимаю, что значит поменять страну. Я это сделал один раз, когда уехал в Штаты учиться в колледже в начале девяностых годов, и потом вполне осознанно вернулся. И еще десять лет об этом не жалел: пожалел ровно в тот день, когда прочитал в новостях о том, что посадили Ходорковского.